Форум » Командная игра "Next vs Cross-gen" » Next-дуэль 2011. II тур. Фланконада. "Трое в доме", фик, миди, слэш, NC-17, АСП, ХУ, ЛП-мл., СМ » Ответить
Next-дуэль 2011. II тур. Фланконада. "Трое в доме", фик, миди, слэш, NC-17, АСП, ХУ, ЛП-мл., СМ
Молодая трава: Название: Трое в доме Автор: Lesta~X Бета: Gudula Герои/Пейринг:Альбус Северус Поттер/Хьюго Уизли, Альбус Северус Поттер/Скорпиус Малфой, Лили Поттер-мл. Рейтинг: NC-17 Категория: слэш Жанр: драма Размер: миди (80 тыс. зсп) Саммари: Лето, семь дней в опостылевшем доме и горе — одно на всех. При таком раскладе могут случаться очень странные вещи. Дисклаймер: Эпилог — Роулинг, все остальное — нам. Примечание: Действие фика происходит летом 2024 года. Комментарий: Написано на «Next-дуэль 2011» на Next-форуме. Задание: «Фланконада. Авторский фик, высокий рейтинг, слэш», команда Next. Ссылка на работу команды-соперника: "Ноктюрн для конфетных фантиков", авторский фик, миди, слэш, NC-17, Гарри Поттер/Скорпиус Гиперион Малфой
Ответов - 45, стр:
1 2 All
Молодая трава: Глава 1 Глаза у Лили сейчас большие и очень злые. Она стоит, упершись кулаком в стену, насупленная, и выглядит совсем как мальчишка. Иногда мне кажется, что я совсем не знаю, на кого она похожа. Не на тетю Джинни, нет, и даже не на дядю Гарри. Слегка на Джима — такие же брови нахмуренные, и взгляд такой же; на дядю Джорджа — чуть-чуть, только шутки у него злее, наверное; может быть, немного на бабушку — такая же точно: рявкнет на кого, и все исполнять кинутся. Мы с ней вроде как ровесники, но порой я думаю, что она старше меня на много лет. Вот сейчас, например, когда Лили стоит перед нами, рассерженная, с закушенной губой и злыми глазами, — я почти уверен, что произойдет катастрофа. …но она только выдыхает резко, топает ногой, совсем как маленькая, и вскидывает свои карие глаза на Ала. — Это нечестно! — восклицает Лили громко и пронзительно; ее голос звенит. Звучит так по-детски, что я прикусываю себе щеку изнутри. Но Ал не смеется. Он смотрит на сестру абсолютно серьезно, вот только в его глазах — не злость, а обида. И тоска, да. Хотя тоскуем мы все. — Ты еще маленькая, — произносит Ал наконец тихо и устало; в его взгляде читается явственное: «Только не устраивай истерику, только не сейчас, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Лили сжимает кулаки, встряхивает головой; ее короткие медно-рыжие волосы взлетают и опадают, а яркие глаза, которыми она сейчас готова метать молнии, смотрят ясно, прямо и с вызовом. — А ты у нас вроде как взрослый, да? — почти взвизгивает она, и я подавляю в себе желание сбежать и запереться в первой попавшейся комнате. — Да, — спокойно отвечает Ал. У него руки сложены на груди, кулаки сжаты; я вижу, как побелели костяшки его пальцев. — И ты за нами присматриваешь, — с яростью, как кошка, шипит Лили. — Может быть… — робко начинаю я, чтобы все это не переросло в скандал, но моя кузина резко разворачивается ко мне, и ее глаза пылают возмущением. — Что «может быть», Хью? Может быть, нам надо согласиться с тем, что мы и правда слишком мелкие? Может быть, нам действительно не стоит… — Лили! — кричит Ал, и она внезапно замолкает, развернувшись к нему всем корпусом. Ал стоит зажмурившись, сжимая и разжимая кулаки; щеки у него алые-алые, а губы — наоборот, очень бледные. Я еще никогда не видел Ала таким. — Замолчи, — почти шепчет он. — Ради Мерлина, Лили, замолчи… Я вижу, что она почти плачет. Стоит, комкает свою футболку, губу кусает, — скоро кровь пойдет; наверное, ей стыдно, хотя я не знаю, бывает ли Лили вообще стыдно когда-нибудь. Они беспрестанно ругаются с Джеймсом — так, что крик стоит на весь дом, — но вывести из себя Ала ей еще не удавалось никогда. — Но мне же уже пятнадцать!.. И Хью тоже!.. Вернее, Хью даже шестнадцать, так что… — пытается продолжить спор она, но выходит как-то жалко. — Идите в свои комнаты, — говорит Ал, глядя куда-то в стену, поверх плеча Лили, и мне кажется, что он сейчас вообще ничего не видит. Лили не двигается с места — в знак протеста, наверное; я не знаю, когда же закончится эта их ссора. Может быть, она продолжится еще дня три, а может, исчерпает себя через двадцать минут. Я легко прикасаюсь к плечу Ала — понимаю ведь, как ему тяжело, — а потом поднимаюсь по лестнице. Почему-то очень медленно. Дорогу к своей комнате в доме Поттеров я могу найти хоть с закрытыми глазами, но именно сейчас мне хочется замешкаться на секунду, обернуться… Я знаю, что внизу стоит Ал, ссутулившись, а на него все так же яростно смотрит злая Лили. Уже закрыв за собой дверь — как можно тише, — я слышу высокий голос кузины: «Я тоже хочу! Почему бабушка умерла, а мы должны оставаться в этом чертовом доме?!». Ответ Ала я уже не слышу, потому что моментально засыпаю, едва моя голова касается подушки. *** Сны мне снятся душные и тяжелые. Я вижу двор Норы и бабушку, почему-то абсолютно седую (я не знаю, отчего мое подсознание выкинуло такую штуку: у нее не было ни единой белой пряди до самой смерти), папу с мамой, тетю Джинни с очень больными глазами, Розу… Они стоят вокруг выкопанной посреди двора ямы и по очереди кидают в нее комки земли; во сне я понимаю, что это вроде как похороны бабушки, но почему она стоит среди них, живых, — непонятно… Я наблюдаю за всем этим со стороны, стоя в отдалении — как будто бы за старым полуразвалившимся сараем с разной хозяйственной утварью. Вздрагиваю, когда тетя Джинни начинает плакать — ее голос кажется мне каким-то жутким волчьим воем, и вой этот все длится, и длится, и длится… Никто не обращает на нее внимания; они стоят идеальным полукругом над могилой посреди двора и кидают в нее землю. Мне внезапно становится страшно, страшно настолько, что я начинаю дрожать и чувствую, как мои ногти до крови впиваются в ладони, хотя видеть их я не могу, а потом ощущаю чью-то руку у себя на плече. Она — теплая и тяжелая, и странно успокаивает; я понимаю, что кто-то абсолютно точно стоит за моей спиной, но не чувствую совершенно никакой потребности обернуться, хотя липкий, всепоглощающий страх не пропадает. Тетя Джинни всё плачет, и все по-прежнему воспринимают это как должное, не проронив ни единого слова, даже бабушка стоит неестественно прямо, глядя в никуда пустыми глазами, а я понемногу успокаиваюсь с чужой ладонью на плече и ощущаю, как чудовище, опутавшее скользкими щупальцами сердце, отступает. Но через мгновение оно нападает на меня с новой силой. — Хью, — вдруг раздается за спиной спокойный голос Ала, и я резко распахиваю глаза, но перед ними все та же картина: Нора, яма, тетя Джинни, седая бабушка. Во мне все обмирает, я трясусь, обхватываю себя за плечи, даже, кажется, щиплю больно сам себя за руку (боль, к слову, какая-то тусклая), а незнакомец с голосом Ала позади меня все не отстает: — Хью! — надрывается он. — Хью! Когда я наконец просыпаюсь — как будто с силой выныриваю из-под тяжелой толщи воды, — надо мной нависает бледное лицо с огромными перепуганными зелеными глазами. — Хью! — облегченно выдыхает Ал, и только тогда я замечаю, что его ладони до синяков впились в мои худые — птичьи, как любит говорить наша мисс Сарказм Роза Уизли, — плечи. Я смотрю на него, а сердце у меня бьется как сумасшедшее: отбивает какие-то немыслимые ритмы и такты. Картинки из сна все еще мелькают у меня перед глазами, и я, кажется, только сейчас осознаю, что это был кошмар — самый настоящий. — Ты кричал, — спустя несколько мгновений тихо сообщает Ал и наконец отпускает мои плечи; сам он кажется напуганным не меньше моего. — Д-да?.. — Да, — кивает он. — Кричал и метался по кровати. Вообще… — Ал смотрит на меня слегка неуверенно и трет бровь большим пальцем. — Вообще я собирался попросить тебя кое о чем. Ну, не кое о чем, а поговорить с Лили. Она стала совершенно невыносима, а вы с ней как-то… ну, больше ладите. Я мысленно усмехаюсь. Да уж, если для Ала Лили всего лишь «невыносима», то я ее в таком состоянии просто-напросто боюсь. — Вряд ли, — отвечаю я, все еще пытаясь отдышаться. — Думаю, ей сейчас все равно, с кем спорить. Ал кивает, усмехнувшись, и смотрит на меня с улыбкой; мне отчего-то становится немного жаль, что он старше меня: наверное, мы с ним могли бы стать хорошими друзьями, учись мы на одном курсе, а так… а так Ал все время в Хогвартсе проводил со Скорпиусом Малфоем и немного с Розой, а я вынужден общаться с Лили — слишком живой и обаятельной, чтобы дружить лишь со мной одним. Ну, и как-то так получилось, что я стал чем-то вроде двойника своей мамы в школе: умный, прилежный, не сильно симпатичный и занудный. Правда, из известной семьи, это плюс, — но без друзей. Нет, у меня множество приятелей и знакомых; надо мной, слава Мерлину, никто не насмехается и не считает изгоем, просто… просто иногда очень трудно жить без человека, которому можно было бы все рассказать: от сна, приснившегося накануне, до неудачи с девушкой. Ал, будто прочитав мои мысли, передергивает плечами, ерошит волосы рукой, а потом спрашивает: — Что тебе снилось? Сердце у меня вздрагивает и пропускает пару ударов; рассказывать страшно, но в то же время очень хочется с кем-нибудь поделиться, чтобы потом можно было вместе посмеяться. Я кидаю украдкой взгляд на Ала и кусаю заусенец на пальце, а потом тихо говорю: — Мне… бабушка снилась. Ал глядит на меня странно, искоса, будто птица, и улыбается краешком губ — чему, не знаю. Я продолжаю: — Она была седая совсем, на собственных похоронах, и там яма была выкопана, прямо посреди двора, и все стояли вокруг, а тетя Джинни плакала… — я сглатываю внезапный комок в горле и пристально рассматриваю свои сцепленные в замок пальцы. Вообще пальцы у меня, можно сказать, красивые: длинные, с ровными ногтями и чуть узловатыми венами, тонкие; дядя Невилл говорит, что с такими пальцами нужно быть не гербологом, а пианистом. Ал тоже смотрит на них. — Наверное… — голос его звучит неуверенно и как-то почти жалобно, — может быть, ты просто слишком много думал об этом. Ну, о смерти бабушки. Я вот тоже много думаю, и Лили, наверное… Понятное дело, что нам будет ее не хватать, но… Я начинаю тихо смеяться, сам не знаю из-за чего. Нервные смешки вырываются из моего горла как сухой кашель из горла больного бронхитом — неровно, хрипло, царапая гортань. — Прекрати, — сквозь этот смех, больше похожий на икоту, выдавливаю из себя я. — О том, что «нам всем ее не хватает, но» будет говорить дядя Перси. Он на это дело мастак. — А дядя Джордж напьется, — грустно произносит Ал, снова усмехнувшись. У него, кстати, замечательная усмешка — не улыбка, а именно усмешка. — Анжелина уложит его спать до начала церемонии. — Да. Повисает молчание. В гостевой спальне Поттеров есть окно — большое такое окно, почти во всю стену. Оно выходит в сад — неухоженный, весь заросший дикой розой и плющом, но всей семье он очень нравится; там нет ни дорожек, ни скамеек, плодовые деревья почти ничего не приносят, зато цветам — благодать: среди зелени то и дело вспыхивают яркие бутоны. Мне почему-то думается, что хорошо было бы жить в таком саду: спрятаться там ото всех — и все. Рай для герболога, кстати. Тишину нарушает Ал. Он снова смотрит на меня своим дурацким птичьим взглядом и тихо говорит: — Лили и правда не надо появляться на похоронах. Там… страшно. Я вспоминаю свой сон и согласно киваю. *** Готовит Ал, надо сказать, неважно. У него даже бутерброды получаются такие, что их совершенно невозможно есть. Разумеется, Лили сразу же сообщает об этом брату — причем в очень ехидной манере, позаимствованной, видимо, у Розы. — Окей, не ешь, — спокойно отвечает Ал и очищает тарелку сестры беглым «Эванеско». Я чувствую, как уголок губ ползет вверх в противной усмешке, но сразу же возвращаю себе свое обычное выражение лица — полнейшее дружелюбие с налетом светской скуки. Ну, это мне бы хотелось, чтобы оно было именно таким, хотя боюсь, что на самом деле я выгляжу как аутист. В смысле, маггловский ребенок-дебил. Ал глубоко вздыхает и смотрит в окно; его кадык судорожно дергается, а потом он как-то поспешно, нарочито небрежным тоном предлагает: — Слушайте, а давайте сходим на озеро? — Ч-что?.. — переспрашивает Лили изумленно и насмешливо одновременно, картинно вскинув свои тонкие брови. — Ты предлагаешь пойти на озеро? — Ну да. Ал сжимает губы — в точности, как и его сестра. Желваки у него напрягаются, и скулы белеют; то ли от духоты, то ли напряжения над верхней губой выступают капельки пота. — Милый, — начинает Лили ласково, улыбаясь, словно василиск, — у нас умерла бабушка. А ты предлагаешь пойти на озеро. Ты как, в порядке? — Я в порядке, — отрывисто отвечает Ал, повышая голос и не глядя на нее. — В полном. — Он отворачивается от окна и смотрит на сестру почти жалобным взглядом; правда, она этого не замечает. Ал часто моргает, будто пытаясь скрыть слезы, но с моего места очень хорошо видно, что глаза у него — абсолютно сухие. Я слышу его надтреснутый, хрипловатый тихий голос: — Просто мне кажется, что вам двоим неплохо было бы отвлечься. В конце концов… Лили вспыхивает и вцепляется пальцами в край стола — так, что у нее белеют костяшки. — Что — «в конце концов»? — почти кричит она, перегибаясь через стол и с яростью глядя на Ала. — Ты думаешь, мы маленькие дети?! Давайте я покажу вам фокус, пока мамы нет дома? Так, что ли? — Успокойся, — просит он, чуть скосив глаза на меня, словно ища поддержки. Но я молчу, и мне стыдно. — Пожалуйста. Лили зло сощуривается, не отрывая взгляда от растерянного лица Ала. Именно в это мгновение я понимаю, что она сейчас очень, очень красивая — этакая фурия, рыжая, с растрепавшимися короткими волосами и яростными темными глазами. В кухне царит напряженное молчание; еще чуть-чуть — и воздух заискрит. — Ал, — осторожно начинаю я, глядя на вполне симпатичные и съедобные с виду сэндвичи на тарелке, о которых, видимо, все уже забыли. — Ты… посыпал их солью?.. Тишина лопается, как воздушный шарик, который проткнули иглой. Ал смотрит на меня недоуменно и немного наивно — широко распахнув свои зеленые глаза. Он несколько раз поспешно моргает и отвечает как будто спросонья: — Ну, э-э-э… да. — Идиот, — с презрением (словно перед ней стоит по меньшей мере Патриция Паркинсон) фыркает Лили и встает из-за стола, с грохотом отодвинув свой стул. Губы у нее плотно сжаты и очень бледны, и я думаю, что сегодня скандала точно не избежать. Когда она торопливо взбегает по лестнице наверх, мы молчим. В кухне очень жарко — как, впрочем, и во всем доме. На дворе зной плавает в воздухе полупрозрачным маревом; у меня по виску стекает противная капелька пота, и я торопливо стираю ее тыльной стороной ладони. — Это невозможно, — жалобно выдыхает Ал и стягивает футболку через голову. Я почему-то замечаю, что он очень худой и у него торчат ребра, а еще — что его кожа невероятно бледная по сравнению со смуглым лицом. Ал резко плюхается на табурет, несколько минут назад освобожденный Лили, и, положив локти на стол, кладет на них свою вихрастую голову. Я пытаюсь сочувственно улыбнуться — пусть он даже меня и не видит, — но выходит только какая-то мутная кривая ухмылка. Ал зарывается пятерней в волосы, чуть приподнимает голову и смотрит на меня совершенно нечитаемым взглядом. — Слушай, — говорит он, — ты тоже думаешь, что мне… ну, в кайф торчать тут с вами? — Нет, — отвечаю я честно, стараясь не замечать противного голоска только зародившейся во мне обиды: во-о-от, — пищит она, — во-о-от, он опять общается с тобой, как с каким-то малолеткой… Я стараюсь выкинуть ее из головы как могу, но Ал тем временем продолжает: — Если честно, это… это все выбило меня из колеи не меньше, чем вас. Я не знаю, почему в качестве, э-э-э, няньки оставили именно меня, а не Розу, например, или не Теда — а он-то ведь уже совсем взрослый. Или не Джима… Они все там, в Норе, со всей семьей, и… А я здесь, с вами, с маленькими. Обида во мне уже вопит, как ненормальная, и корчится в истерических припадках, и слова из гортани вылетают раньше, чем я успеваю даже подумать и уж тем более — остановить их: — Мы не маленькие, Лили права, — говорю я как-то хрипло и чересчур резко. — Мы всё понимаем не хуже тебя или Розы; в конце концов, два года — это не такая уж и большая разница. А даже если и так… если и так, то тебя они тоже считают маленьким. — Ал пытается что-то сказать, но я не даю ему выговорить ни слова: моя Обида требует высказаться. — Вот Роза, например: она серьезная и умная, и после Хогвартса собирается поступать в Лондонскую Магическую Академию, Джиму нужно на сборы, Тедди — в Аврорат, а ты… ну, ты бы как всегда торчал у Малфоя. Вот, вероятно, родители и решили, что ты такой же маленький и несерьезный, как и мы, но чтобы ты не возмутился, тебя оставили якобы присматривать за нами. Я с какой-то отчаянной наглостью смотрю на Ала, который, в свою очередь, с безграничным удивлением смотрит на меня. — Что ты несешь, Хью? — выдыхает он изумленно и обиженно, и его губы складываются в идеально круглую «О»; я не знаю, почему замечаю именно это. Я абсолютно не понимаю, что говорить дальше, потому что жгучий стыд уже окрашивает мои щеки в ярко-алый цвет, однако голос, который раздается за моей спиной, меня почти спасает: — Молодец, Хью, — говорит Лили, и я оборачиваюсь. Она стоит, поджав губы, словно МакГонагалл, и скрестив руки на груди, и насмешливо смотрит на Ала. Я же как раз стараюсь на него не смотреть. Лили продолжает, обращаясь уже к брату: — По-моему, ты возомнил себя слишком крутым. Думаешь, можешь смотреть на нас как на детей — и все будет замечательно? Думаешь, ты можешь позвать нас купаться — как десятилеток каких-то, Мерлин, — и мы всё забудем? Альбус, — я вообще едва ли не впервые слышу, как кто-то называет Ала полным именем; по-моему, это делал только дядя Гарри — и то тогда, когда маленькая Роксана чуть не утонула в озере, — мы взрослые. Взрослые, понимаешь? Ал смотрит на нее обиженно и яростно одновременно; он выглядит так, словно его уличили в постыдной лжи или в какой-то очень злой шутке. На мгновение мне кажется, что сейчас он сорвется на крик, но Ал молчит. Мы с Лили — тоже. Наконец он глухо произносит, спрятав лицо в ладонях: — И что вы мне предлагаете делать? Аппарировать с вами двумя в Нору? И что мне там скажут, по-вашему? Лили возмущенно фыркает, торопливо проходит в кухню и садится на табурет рядом с братом. — Да какая разница, что они тебе скажут, а? Какая, к дракклам, разница? Мы ведь имеем право… Я вздрагиваю, когда Ал прерывает ее, закричав: — Отстань от меня, Лили!! Я тоже очень хочу оказаться в другом месте! Не здесь! Но мне приходится… с вами… я терплю… И вы потерпите! С вами ничего не случится, если вы подождете пару дней… Лили резко подается вперед и вцепляется Алу в плечи; ее щеки алеют на глазах — так, что даже веснушек становится не видно, — а губы белеют. Глаза у нее сейчас — почти сумасшедшие и очень, очень злые. — Где ты сейчас хочешь быть?! — кричит она в тон брату. — У Малфоя?! Ты боишься, что если мы удерем из-под твоего присмотра, то тебя к нему не пустят? Так?! Гриндлоу тебя раздери, у нас бабушки не стало, а ты думаешь о Малфое, о том, как бы здорово вам сейчас было у него!.. У Лили по щекам текут злые слезы, и она трясет Ала, словно грушу; я в первый раз в жизни вижу, как они дерутся. Я вообще за эти два дня очень многое увидел в первый раз: такого Ала, такую Лили… Мне бы надо вмешаться, остановить их, но непонятно откуда взявшийся страх словно сковывает меня изнутри — почти как в моем сне. — Хватит, — почти через силу выдавливаю я из себя. — Прекратите! Мне очень хочется добавить «Пожалуйста», но я осознаю, что это бесполезно. Они не обращают на меня внимания, лишь сверлят друг друга глазами. Первым сдается Ал. — Лили, — тихо произносит он. — Хватит. И она подчиняется — хотя Ал сказал то же, что и я минутой ранее. Как это ни парадоксально, молча отпускает его голые плечи — я уверен, что к завтрашнему дню на них появятся лиловые такие синяки, — и отодвигается на табурете. Лили выглядит почти виноватой. — Давай… не будем больше говорить на эту тему? — миролюбиво предлагает Ал, глядя на сестру как-то ласково и умоляюще одновременно. У меня создается впечатление, что он чего-то боится. Она смотрит на него сквозь слезы, и губы у нее трясутся. Взгляд Ала становится все более и более просящим. Лили сглатывает. — Если ты аппарируешь нас в Нору — я ничего не скажу, — произносит она, и у нее между бровей пролегает жесткая складка. Я не узнаю мою пятнадцатилетнюю кузину. Мерлин, я совершенно ее не узнаю. — Лили… — шепчет Ал, и мне становится по-настоящему страшно. О моем присутствии они словно забыли. — Нет? — резко спрашивает она. У Ала очень большие глаза, белые, без единой кровинки, губы и алые уши. — Я… — медленно начинает он и прерывается. Я вижу, как дергается его кадык; пару мгновений Ал просто молчит, глядя куда-то в пространство. — Нет так нет, — выплевывает Лили, не выдержав этой паузы, и смотрит на брата таким взглядом, что я понимаю: Патриции Паркинсон нужно очень сильно постараться, чтобы заслужить такой же. — Вы трахаетесь с Малфоем. Она вскидывает голову, как будто хочет, чтобы слезы закатились обратно в глаза; Ал судорожно сглатывает. Я по-прежнему молчу.
Молодая трава: Глава 2 Комната у Лили очень яркая. У меня рябит в глазах от постеров с квиддичными звездами и молодыми «Ведьмочками» — если честно, не знал, что она их фанатка. Мы молчим; Лили смотрит в пол и грызет ноготь на большом пальце. Я думаю, она и правда чувствует себя виноватой и не знает, что делать дальше. Впрочем, как и я сам. Неожиданно она трогает меня за плечо и указывает пальцем в окно. — Видишь, — говорит Лили, — вон там раньше было небольшое озеро. Может, помнишь? — Я отрицательно мотаю головой, и она продолжает: — Ну так вот. Когда я была совсем маленькая — трехлетняя, может быть, не знаю, — я туда упала. Вернее как... Зашла вброд по грудь и закричала от страха. — Она внимательно смотрит на меня темными глазами и чуть улыбается. — Вот. А Ал пришел меня спасать. В результате, конечно, мы оба были все мокрые и грязные, и мама нас потом очень сильно ругала, но, знаешь, это единственное воспоминание, которое сохранилось у меня из того возраста, — и оно прекрасно. Я усмехаюсь. Ну да. Ал действительно хороший. Нет, правда. Он, конечно, единственный из всей семьи попал в Рэйвенкло, но, по-моему, весь Гриффиндор любил его так, словно он учился на нашем факультете. Особенно я. Сейчас мне кажется, что я всегда смотрел на него с каким-то невероятным восхищением в глазах, почти влюбленностью, и это меня пугает. Все любили Ала, да, и я жутко гордился тем, что он — мой кузен. Чего нельзя сказать о Скорпиусе Малфое, его друж… друге. Как я ни старался относиться к нему хоть с некоторой долей приязни, у меня не получалось, хотя лично Малфой мне ничего плохого не сделал; он вообще никому ничего плохого не сделал, но прошлое ведь просто так не сотрешь, верно? Может быть, это была этакая кровная ненависть, передавшаяся по наследству, — по-другому и не скажешь. Почему-то после этого скандала мое отношение к Алу никак не изменилось — я по-прежнему был готов им восхищаться, а вот к Скорпиусу… К нему я чувствовал что-то вроде едкой помеси отвращения, презрения и ненависти. Мерлин, да он же трахается с мои кузеном — с Алом Поттером, черт возьми! И нет, я совершенно не знаю, откуда все это взялось. — Послушай, — снова начинает Лили, и я вздрагиваю от неожиданности, — может, мы как-нибудь сами?.. На Ночном Рыцаре?.. Мне казалось, что она собиралась сказать кое-что другое. Может быть… что-то вроде извинения? Я качаю головой: — Не надо. — Кузина недоверчиво на меня смотрит, и я торопливо, словно оправдываясь, объясняю: — Ал будет волноваться. Она фыркает и уже собирается мне возразить, но я ее прерываю — и откуда только смелость берется?.. — Мне кажется, — говорю я, — перед ним надо извиниться. Ты… мы очень много чего ему наговорили, и… — Поделом, — перебивает меня Лили и сдвигает брови. Она сейчас выглядит почти по-детски. — Тогда я извинюсь перед ним. Кузина поворачивается ко мне и смотрит как-то недоверчиво-насмешливо. А потом снова отводит взгляд к окну и бросает равнодушно: — Дело твое. Я поспешно встаю с ее кровати и иду к двери. Меня почему-то мучают страх и совесть, и я не знаю, что больше. — Послушай, — осторожно произношу я. — Ты же не станешь… считать это предательством или… Она оборачивается и смотрит на меня неожиданно тепло. — Хью, мне уже давно не двенадцать лет. Нет, не буду. Иди уже, извиняйся. Я кидаю ей благодарный взгляд и выхожу из комнаты. Сердце у меня где-то то ли в горле, то ли в пятках — в общем, явно не там, где ему положено быть. Уже стоя перед дверью комнаты Ала я думаю: а захочет ли он со мной говорить? Слушать мои извинения? Вообще видеть меня? Он ушел сразу же после слов Лили. Просто встал со своего стула и молча поднялся наверх. Не проронив ни единого слова. Спина у него была неестественно прямая, будто он кол проглотил, а лицо — бледное-бледное. Сердце у меня дрогнуло. Мы с Лили тогда переглянулись с затравленным выражением «Что-же-мы-наделали» в глазах. Правда, у моей кузины оно быстро сменилось упрямым чувством уверенности в своей правоте — возможно, все это время после ссоры она старательно его в себе пестовала. Я осторожно стучу — получается как-то глухо и неуверенно. На мой стук никто не отзывается; я пробую еще раз. После нескольких мгновений тишины я аккуратно толкаю дверь плечом, и она, к моему удивлению, поддается. Ал лежит, распластавшись на кровати, словно медуза на нагретом солнцем песке, и смотрит в потолок. Если он и замечает мое появление, то виду не подает. Я стою соляным столбом на пороге его комнаты и чувствую, что в горле застрял комок, который нельзя ни сглотнуть, ни выплюнуть. — Ал… — пытаюсь выдавить из себя я, но отчего-то закашливаюсь. — Чего тебе, Хью? — спрашивает он совершенно спокойно, по-прежнему на меня не глядя, и я вздрагиваю от звука его низкого, чуть хрипловатого голоса. — Я… — Мысли у меня в голове путаются, сматываются в пестрый комок разноцветных нитей, и я никак не могу найти нужную. — Я… Можно присесть?.. — Давай. Со вздохом облегчения я присаживаюсь на край кровати и зачем-то начинаю рассматривать Ала. Его футболка так и осталась внизу, на кухне; впрочем, здесь так душно, что я готов снять свою. Грудь у Ала медленно вздымается и опадает в такт его мерному, почти сонному дыханию, и я совершенно точно могу пересчитать его ребра. Раньше я вообще не обращал внимания на то, как он сложен. Еще у Ала очень маленькие соски и дорожка темных волос от пупка к паху — она ведет туда, под пояс джинсов. Я знаю, что вроде как не должен замечать все эти детали, что это неправильно, что… Но я все равно вижу, что у Ала прекрасные плечи: белые, широкие, с красивыми ключицами — не знаю, как ключицы могут быть красивыми, но они у него именно такие. К щекам моментально приливает кровь — и, похоже, не только к ним. Вопрос назревает сам собой, вертится у меня в голове, и я снова не успеваю подумать, прежде чем его задать: — А вы с Малфоем… правда… ну?.. — я сбиваюсь и прячу пылающее лицо в ладонях. Щеки у меня горячие-горячие, словно бабушкины пирожки только что из печки. Ал переводит на меня взгляд — глаза у него совершенно шальные: зеленого в них почти не осталось, а всю радужку закрывает зрачок. Такие глаза бывают у людей после настойки майского папоротника. — Правда, — отвечает он неестественно спокойно. Такое спокойствие обычно бывает перед бурей. Я сглатываю. Ал смотрит на меня пристально, как будто держит взглядом на поводке, и я действительно не могу отвернуться. Джинсы натягивает стоящий член. Изнутри меня грызет прожорливый червячок стыда: Мерлин, я же не должен возбуждаться, глядя на полуголого Ала!.. Я не знаю, что сейчас происходит, но мне одновременно хочется и убежать отсюда куда-нибудь далеко-далеко, и остаться здесь, с Алом, и чтобы произошло что-то такое… Я вздрагиваю от неожиданности, когда Ал спрашивает меня внезапно севшим голосом: — Хочешь узнать, чем именно мы со Скорпиусом занимались? Вопрос звучит резко и почти зло, но у меня дрожат руки и сладко-сладко сосет под ложечкой, словно в предвкушении чего-то очень приятного. Становится страшно, и я даже пытаюсь что-то возразить Алу, но выходит слабо. Неожиданно он резко садится на кровати, и его лицо оказывается вровень с моим. Я смотрю на него, на его губы — тонкие, но ярко-алые, как будто он их очень долго кусал до этого, — на нос, очень правильный такой нос, на скулы — бледные, — на… А потом Ал меня целует. Это… это как окунуться в ведро с ледяной водой ранним утром. Мне рассказывали, что когда целуешься, глаза закрываются сами собой, но у меня почему-то все не так: я вижу лицо Ала близко-близко, вижу каждую его маленькую веснушку, вижу ресничку, прилипшую к щеке, вижу… Ал, наверное, очень классно целуется. Мне, если честно, и сравнивать-то почти не с кем, потому что я целовался только с Эмили МакМилан год назад, и то это было как-то мокро и слюняво… Но с ним все по-другому: Ал жестко проводит своим языком по моим зубам, по небу, задевает мой собственный язык… Мне очень хорошо — хорошо настолько, что я даже боюсь ему отвечать. Чувствую, что еще чуть-чуть — и я кончу прямо в штаны. Так и происходит: когда Ал прикусывает мою нижнюю губу едва ли не до крови, я хныкаю, хриплю ему в губы что-то нечленораздельное, ерзая на кровати в попытке хоть как-то потереться о покрывало, и ощущаю, как в штанах становится мокро и липко. Ал еще раз проводит языком по моей губе, а потом отстраняется и вытирает губы тыльной стороной ладони — знаете, как будто ему было противно меня целовать. Но я почему-то не чувствую ни обиды, ни еще чего-то подобного; я настолько ошарашен, что не могу выговорить ни слова — только дышу тяжело и часто. — Ну как? — спрашивает у меня Ал, глядя абсолютно дикими глазами куда-то поверх моего плеча. — Понравилось? Это именно то, что тебя так заинтересовало? Я ошалело смотрю на него, и на задворках моего сознания плавает мутная мысль, что у меня, наверное, мокрое пятно на джинсах и это трудно не заметить. Я молчу. Через минуту или две Ал наклоняет голову и тихо говорит: — Ладно, извини. Я просто… Его грудь вздымается от тяжелого дыхания, и я почти слышу, как громко и часто стучится сердце. На лице Ала некрасивыми красными пятнами рацветает румянец — он же чертовски бледный, даже несмотря на загар, — и в глазах постепенно появляется осознание всего произошедшего, а вместе с ним и вина. — Я понимаю. Ничего, — каким-то совершенно не своим голосом с трудом выговариваю я и торопливо встаю с кровати. Мерлин, заторможенно думаю я, мне ведь ни черта, ни черта не понятно… Уже держась за ручку двери, я оглядываюсь: Ал сидит, поджав под себя ноги, и рассматривает собственные пальцы. Меня бросает в жар и в краску. Оказавшись в коридоре, я обессиленно сползаю вниз по стене. *** Я думаю, что в моей комнате очень красивый потолок. Нет, правда. Вот уже черт знает сколько времени — во всяком случае, полночи точно, — я лежу на кровати и рассматриваю его: теперь я знаю, что трещинка, которая выходит из правого угла от окна, ближе к середине разветвляется на еще три, и вот эта средняя — на две совсем маленькие, и все они сходятся в противоположном углу. Утреннее солнце немного слепит глаза и щекочет щеку; внизу, на кухне, кто-то гремит тарелками, но я боюсь спускаться, потому что этим «кем-то» может оказаться Ал. Сразу после того поцелуя с ним ко мне в комнату постучалась Лили; спросила, как успехи, но увидев мое состояние, сразу же вышла. Впрочем, я и сейчас нахожусь в таком же состоянии — в полной прострации, так это, по-моему, называется, — потому что… потому что мне кажется, что мои губы все еще горят, а при воспоминании о поцелуе Ала, о его языке, о его прикосновениях в паху предсказуемо тяжелеет. А еще я почему-то вспоминаю последний год в Хогвартсе. То, как я отчаянно скучал по Алу — у семикурсников ведь совсем не было времени; то, как радовался, когда он заглядывал в гостиную Гриффиндора… И насмешливую фразу Розы: «Так обычно выглядят по уши влюбленные девчонки». Тогда я только отмахнулся от сестры — даже и не обиделся толком: за что, она ведь всегда такая. А теперь. Ал. Меня. Поцеловал. Я совершенно не понимаю, зачем он это сделал, но с каким-то едва ли не мазохистским удовольствием вызываю в памяти все эти картинки. То есть… я знаю, что он был обижен и, может быть, даже зол, но… Еще у меня в сознании все время витает противная мыслишка, что у Ала есть Малфой. Если Лили тогда сказала правду — а она не врала, это точно, — то получается, что у них… ну, длительные отношения, или как это еще назвать?.. И снова: тогда зачем он это сделал? Я не знаю, что меня мучает, но очень надеюсь, что это не ревность. Потому что взяться ей попросту неоткуда. Правда неоткуда. Я вздрагиваю, когда слышу звук открывающейся двери. Во мне все замирает, и я малодушно надеюсь, что сейчас зайдет Ал. Он сядет на кровать, скажет, что… Крепко зажмуриваю глаза, а когда открываю — передо мной стоит Лили, нахмурив брови и уперев руки в бока. — Ну? — строго спрашивает она. — Что — «ну»? — О Мерлин, — со страдальческим видом выдыхает моя кузина и присаживается на кровать. Вообще-то в моих фантазиях все развивалось именно так, только действующие лица были другими. — Что случилось? Я молюсь, чтобы мои вечно невовремя краснеющие щеки меня не выдали. — Ничего, — вру я и рывком сажусь на постели. Лили смотрит на меня недоверчиво. — Ты не спустился к завтраку, — сообщает она. Я улыбаюсь и слабо пытаюсь оправдаться: — Ну… его же Ал готовил… — Вообще-то я, — менторским тоном произносит она, а потом не без самодовольства заявляет: — И он получился вкусным. Не выдержав нескольких секунд моего молчания, Лили снова говорит: — А еще мы помирились с Алом. Я еле сдерживаюсь, чтобы не захохотать. Вот так. У них как всегда все просто: Поттеры не могут быть в ссоре больше двух дней, потому что нужны друг другу. И мирятся они в любом случае, кто бы что ни наговорил. Почему-то в их семье пословица «Слово не воробей» теряет свое значение. Вот только я, кажется, недавно сделал что-то непоправимо ужасное — и так просто это исправить мне, видимо, не удастся. — Он, кстати, тоже грустный какой-то, — продолжает рассказывать Лили с некоторым беспокойством. — Рассеянный, смотрит в окно все время, внимания ни на что не обращает… Вы что, с ним поссорились? Я мотаю головой. Нет, ну действительно. Мы же не поссорились, правда? Мы все всего лишь… ну да, поцеловались. Лили сжимает губы, и становится похожей на бабушку Молли. Мне кажется, что сейчас она сдвинет брови и скажет что-то вроде: «Марш с кухни!» или «Быстро все за стол!», но она лишь тихо просит: — Помирись с ним. — Мы не ссорились, — упрямо повторяю я. Она саркастично приподнимает бровь — и у кого только научилась? У Малфоя, что ли? Имя, произнесенное даже мысленно, навязает на зубах и скрипит, как речной песок. — Пошли, — почти командует Лили и тянет меня за руку; несколько секунд я пытаюсь сопротивляться, но потом все-таки поддаюсь. Мне очень страшно: что будет, когда я увижу Ала?.. Когда мы уже подходим к лестнице — вот так вот, и правда как маленькие дети, держась за руки, — она наклоняется ко мне и шепчет прямо в ухо: «Ты забудь, что я говорила про Ала и Скорпиуса, ладно? Никто не должен знать». Я машинально киваю. Мне хочется кого-то ударить. *** Ал стоит спиной ко мне, опершись руками о подоконник и глядя в окно. Я несколько скованно сажусь за стол, и Лили придвигает ко мне собственноручно приготовленную яичницу. — Она вкусная, — заверяет меня кузина. — Честно-честно. Я пытаюсь ей улыбнуться и берусь за вилку. На самом деле, есть мне не хочется. В присутствии Ала страх становится невыносимым: он сидит внутри меня и сковывает все внутренности, словно льдом; я не могу двигаться, не могу дышать, не могу говорить. Меня бросает то в жар, то в холод; иногда мне кажется, что моя футболка насквозь промокла от пота, а иногда — что я сейчас умру без теплого свитера. У Ала очень прямая спина, и, по-моему, он за все это время не то что не шевельнулся — даже не вздохнул. Поэтому я едва ли не подскакиваю на стуле, когда он говорит: — Лили, выйди. Та подозрительно щурит глаза, и я почти слышу, как недоверчивый вопрос уже слетает с ее губ, но Ал лишь повторяет — уже громче: — Лили. Она подчиняется. Как тогда, когда он приказывал отпустить его плечи — безоговорочно, не произнеся ни слова. Она молча встает и выходит; через несколько секунд мы слышим удаляющиеся шаги по лестнице. Мне кажется, что у меня трясутся все поджилки. Нет, серьезно. Я подношу ладонь к глазам и вижу, как она мелко-мелко дрожит. Мерлин, я что, с ума схожу? Сквозь трясущиеся пальцы, как через решетку, я замечаю, что смутная фигура Ала — такой высокий худощавый столб в белой рубашке — приближается ко мне и садится напротив. — Хью? — с некоторым беспокойством в голове спрашивает Ал, и я думаю, что, наверное, так интересуются у пошатывающегося человека на улице: «Вы здоровы?» — то есть, зная наверняка, что нет, не здоров. — Нам надо поговорить, — продолжает он волевым тоном, как будто сам себя убеждает в том, что действительно надо. — Угу, — соглашаюсь я, стараясь не встречаться с ним взглядом. Впрочем, Ал, кажется, тоже всеми силами избегает на меня смотреть. — Я… — Ал запинается и трет бровь большим пальцем. Очень милая привычка, думаю я, и тут же пугаюсь этих своих мыслей. Тем временем он продолжает: — Мне надо извиниться. Вернее не надо — я извиняюсь. То есть… Черт. — Он поднимает голову и смотрит на меня, как побитый щенок. Я чувствую, как в груди зарождается и начинает ворочаться что-то такое, чему лучше не давать определения. — Прости меня, Хью, — на выдохе выпаливает он и на мгновение прикрывает глаза; мне этого мгновения достаточно, чтобы заметить, какие длинные у него ресницы. — Вот. Именно это я и хотел сказать. Я медленно киваю, потому что боюсь что-либо ответить. Не знаю, за что он извиняется: то ли за то, что поцеловал без спроса, то ли за то, что… о черт, изменяет Малфою?.. Но он ведь за это не передо мной извиняться-то должен… Я прячу лицо в ладонях, и Ал трактует этот жест по-своему. — Хью, я знаю, что вел себя, как… Короче, знаю, что тебе было неприятно и противно, и все такое, но я просто был очень зол и расстроен, и да, Лили права, я хочу к Скорпиусу… На этих словах меня изнутри прожигает что-то едкое и желчное, и у меня такое чувство, будто я проглотил галлон гноя бубонтюбера. Жуткое ощущение. — В общем, ты подвернулся случайно, и… Слово «случайно» действует на меня как катализатор, и я взрываюсь. Подаюсь вперед и выпаливаю: — Мне понравилось. Наблюдать за лицом Ала забавно. Сначала на нем появляется выражение легкого недоумения, потом — удивления пополам с недоверием (вроде как: «Ну ты же пошутил?..»), а в самом конце — едва ли не ужаса. Он чуть отшатывается от меня и почему-то шепотом переспрашивает: — Ч-что?.. Я сглатываю и уже хочу излить на него поток извинений и заверений в том, что и правда неудачно пошутил, но несколько мгновений спустя все-таки нахожу в себе силы ответить: — Я кончил в штаны. И он начинает хохотать. Ал смеется, запрокинув голову и обнажив бледную шею; я вижу, как из-под его плотно сомкнутых век у него начинают течь слезы. Он выглядит просто непомерно красивым. Я не понимаю, почему, но знаю: Ал сейчас — безумно красив. И поэтому я подаюсь вперед и впиваюсь в его губы своими, целуя неумело и мокро, но яростно. От неожиданности он на несколько секунд впадает в ступор, а потом с силой отталкивает меня от себя. Я смотрю на него, изумленного, с красными щеками и огромными глазами, с припухшими губами — он что, опять их кусал? — и мне становится все равно. По-настоящему плевать. — Т-ты… — неверяще выдыхает он. А я улыбаюсь.
Молодая трава: Глава 3 Я влюблен в Ала Поттера, своего кузена. Эта новость ворвалась в мое сознание неожиданно, сметя все на своем пути: например, мысли о том, что это вроде как неправильно и мне до этого момента нравились девушки; что у Ала уже кто-то есть и что вообще-то у нас совсем недавно умерла бабушка. Но именно сейчас все это кажется очень неважным и далеким. Почему-то это осознание не причиняет мне никакого дискомфорта: я не изнываю в приступах самоедства и не пытаюсь что-то анализировать. Ну, я просто знаю, да. К тому же, я подозреваю, что нечто подобное — не любовь, конечно, но что-то очень близкое, — уже давно сидело во мне и грызло изнутри. Дни у нас проходят словно в каком-то сонном вакууме. Лили иногда заикается о том, чтобы попасть как-нибудь в Нору, но Ал обычно смотрит на нее так, что она сразу же замолкает. Глаза у нее какие-то обеспокоенные и очень серьезные; иногда она словно хочет взять меня за руку и зажать где-нибудь в углу, чтобы выпытать все-все (или рассказать какую-то Страшную Тайну), и тогда мне становится страшно. Я не знаю, почему, ведь Ал не мог ничего рассказать, да и она сама никак бы не узнала, но… А вот Ал нервный. Он как будто боится меня: старается выйти из комнаты, как только я в нее захожу, выдумывая какие-то сомнительные поводы, чтобы это не казалось бегством; избегает моего взгляда и сам на меня почти не смотрит; разговаривает тихо и сквозь зубы. Однажды, через дня два после того поцелуя на кухне, Лили меня все-таки спросила: — Что между вами происходит? Вы подрались, что ли? Или как? Я ничего не понимаю. Вообще Я уже было открыл рот, чтобы что-нибудь соврать (а врать у меня никогда особенно не получалось, а убедительно — тем более), но тут вошел Ал. Думаю, он слышал вопрос Лили, поэтому и велел ей выйти. Как ни странно, она снова безропотно подчинилась. Я смотрел на Ала, ожидая, что он что-то скажет, или потребует объяснений, или ударит меня, в конце концов… но Ал молчал. Молчал и смотрел на меня; глаза у него словно потускнели, появились мешки и синяки, лицо осунулось. Он проговорил совершенно сухим тоном: — Постарайся не заводить с ней таких разговоров. Я ждал хоть какого-то продолжения, но его не последовало. Тишина слилась с царящим кругом зноем и обволакивала меня, как плотный кокон. — Хорошо, — пробормотал я. — Спасибо. И Ал ушел. Лили больше не заговаривала со мной ни о чем подобном, хотя такие намерения у нее явно остаются и сейчас. Мне кажется, она просто боится поссориться с Алом, хотя почему — я не знаю; Лили ведь никогда не отличалась покладистым характером. Еще мне иногда кажется, что Ал намеренно меня провоцирует. Понимаю, что это бред, но я не могу спокойно смотреть на то, как он тянется к верхнему шкафчику с посудой за чашками, и пояс его брюк чуть опускается, обнажая незагорелую полоску кожи со светлым, почти незаметным пушком. Когда я брожу по саду Поттеров, спасаясь от жары и навязчивых мыслей, то вижу порой его, валяющегося на траве в одних плавках; чаще всего Ал спит или просто лежит, прикрыв глаза, но меня сразу же обдает волной нестерпимого жара, стоит лишь посмотреть на его незагорелую грудь с маленькими сосками или на дорожку волос, ведущую под резинку трусов… Как-то я пришел совсем не вовремя. Ал, видимо, дремал, и снилось ему что-то… очень волнующее, наверное, потому что его плавки натягивала недвусмысленная выпуклость. Я спрятался за полумертвой разросшейся яблоней — ее ветви торчали во все стороны и почти полностью скрывали меня от посторонних глаз, — и с приоткрытым ртом начал наблюдать за Алом. Честное слово, в первый момент я хотел уйти, но как только его рука потянулась к члену, мои ноги словно приросли к земле, и я не мог сдвинуться с места. Ал запрокинул голову и закусил губу, обхватив себя ладонью через ткань трусов; не знаю, кто ему снился, но тут даже моя желчная дама по имени Ревность немного отступила. Я задышал часто-часто, потянувшись к собственному паху. Меня никогда еще ничто так не возбуждало, даже порно-журналы, купленные тайком или передаваемые из рук в руки «в строжайшей тайне» среди мальчишек факультета с третьего по шестой курс. Я завороженно смотрел, как Ал мнет свой член, чуть вскидывая бедра и еле слышно постанывая, и в таком же темпе ласкал себя. Не выдержав напряжения, я даже расстегнул ширинку и освободился от так мешавшей ткани. Тем временем Ал заметался по траве, выгнул спину и кончил; на его трусах стремительно разрасталось темное влажное пятно. Я сжал свой член в кулаке и задвигал по нему в удвоенном темпе, и боясь быть застуканным со спущенными штанами, и в то же время возбуждаясь от этого еще сильнее. Кончая, я чуть ли не до крови закусил губу и крепко зажмурил глаза, вцепившись в шершавый сучок, чтобы без сил не осесть на траву. Сперма толчками выплескивалась мне в кулак, и в конце концов из моего горла вырвалось что-то среднее между хрипом и всхлипом. Когда я наконец открыл глаза, то поймал на себе изумленный и, как мне показалось, оскорбленный взгляд Ала. Мои щеки тут же залила краска, и я присел на корточки, уткнувшись лбом в прохладный ствол яблони. И только потом вспомнил, что так и не натянул штаны обратно. Вообще я теперь дрочу раза в три чаще, чем обычно. Иногда неожиданное возбуждение накатывает прямо за столом, только от осознания того, что вот он, Ал, сидит рядом, и его колено всего лишь в нескольких дюймах от моего, и я могу погладить его, провести рукой вверх по ноге, к паху… Обычно я на мгновение зажмуриваюсь и с остервенением мотаю головой, пытаясь отогнать навязчивое видение; Лили в таких случаях смотрит на меня с беспокойством, а Ал — с подозрением. Вчера я понял, что больше так не могу. Не могу просыпаться среди ночи от того, что в трусах опять стало липко и мокро; от того, что член уже болит, и картинки из сна все еще мелькают перед глазами: Ал обнаженный, Ал кусает губы, Ал дрочит, Ал наклоняется и прикасается языком к головке чужого члена… В моих снах всегда фигурирует еще один человек, но я намеренно не рассматриваю его лицо — лучше уж не знать наверняка. Иногда я думаю: а как у них все? Залезая в постель, я закрываю глаза и представляю. Вот они сидят на уроке и кидают взгляды друг на друга украдкой, вот рука Малфоя тянется к паху Ала под столом в Большом Зале, вот они яростно целуются, пока в спальне никого нет, вот… Я даже думал, как прошел их первый раз: кто был сверху, было ли больно, где они этим занимались. Может быть, размышлял я, они трахались прямо здесь, в этой комнате и на этой кровати, когда Малфой приезжал в гости к Алу. Мерлин, я чувствовал себя какой-то сентиментальной девчонкой, мечтающей о героях любимого романа, и меня тошнило от самого себя. Еще хуже становилось, когда я начинал понимать, что эти герои — реальные люди, и в одного из них я, драккл все дери, влюблен, а другого — почти ненавижу. Одурманенный навязчивой идеей, я пошел разыскивать Лили. Не знаю, зачем, но мне очень хотелось узнать об Але и Малфое. Мысли о них доставляли какое-то мазохистское удовольствие. Кузину я нашел в ее комнате, она сидела на кровати и изучала какой-то листок. Когда я зашел, Лили буквально подскочила и спрятала его под груду маленьких подушек. Увидев меня, она облегченно выдохнула и зачем-то сказала: — Я думала, это Ал. — Ч-что?.. — недоуменно переспросил я. — Неважно, — отмахнулась Лили и несколько настороженно поинтересовалась: — Ты зачем пришел? — Я… Можно присесть?.. — Садись, — кивнула она на место рядом с собой. Присев, я продолжил: — Я… я как раз об Але и хотел поговорить. Лили взглянула на меня недоуменно и подозрительно, сдвинув брови и прищурив глаза. — Об Але — это о чем именно? — как-то слишком резко спросила она. — О… о том, как ты узнала, что они с Мал… со Скорпиусом… ну... — я запнулся и глянул на нее умоляюще; Лили весело фыркнула, а потом засмеялась в голос, прикрывшись ладонью. — Хью, тебе зачем? — сквозь смех изумилась она, а потом строго (снова напомнив мне бабушку) добавила: — Ты же прекрасно знаешь, что об этом никто не должен… — Никто и не узнает, — торопливо заверил ее я, а потом, сглотнув и собравшись с силами, добавил: — Просто расскажи. Ее глаза были полны настороженности и смутной тревоги, и я не знаю, справедливо ли это. Она волнуется за брата, но я же правда… не собирался ничего делать. Я и сам совершенно не понимал, зачем говорю все эти вещи; знаю, что мое поведение было похоже на какое-то сумасшествие, но я не мог иначе. Наконец она втянула воздух через нос и отрывисто произнесла: — Хорошо. Лили прикрыла на секунду глаза, убрала короткие пряди за уши и начала рассказывать: — Я… случайно узнала. С полгода назад, во время Рождественских каникул. Алу прилетела сова от Малфоя и очень долго билась в стекло; не знаю, почему она не постучалась в окно его комнаты — может, перепутала, бывают же такие безмозглые совы… В общем, она начала мне действовать на нервы, и я ее впустила. Ну, письмо оставила на столе. Не знаю, что меня дернуло его вскрыть и прочитать. Вот серьезно, до сих пор не знаю. Может, любопытство это… как там его Джим называет? — бабское, вот. В письме том ничего особенного не было — так, жалобы на отца, на мать, на погоду снежную и кучу домашнего задания, которое как всегда делается в последний момент. Ничего необычного. Меня только подпись смутила: «Люблю, Скорпиус». Ну, знаешь, мальчишки же в письмах друг другу обычно не пишут «люблю», да? Мерлин, да они даже «твой» не пишут… Ну, вообще я подумала, что это шутка. Они все придурки (прости, Хью); Ал как-то даже Джеймса сладеньким обозвал, представляешь? А тот ему: «Уйди, противный». В общем, как-то так было, я даже и внимания не обратила… Просто решила немного поиздеваться над Алом. Мы все сидели за обедом — ну, мама с папой, я, Джим, — и я ему сказала что-то вроде: «А чего это тебе всякие сомнительные лица мужского пола признаются в любви?». Я думала, что Ал как-то отшучиваться начнет, засмеется там… А он лишь побледнел как полотно и посмотрел на меня так, словно… Короче, после обеда он меня зажал в углу и сказал, что если я еще раз при ком-нибудь это скажу, то он меня убьет. И я поверила. Ал, конечно, извинился потом; сказал, что просто очень боится за Скорпиуса и все такое, но… Я об этом никому, кроме тебя, не рассказывала. Никому. Лили замолчала. Я сидел и переваривал информацию, не в силах выговорить ни слова. Ал боится за своего Малфоя… Значит, у них и правда все серьезно? Они друг друга любят, что ли? Если пишут в письмах друг другу «люблю». Я сглотнул и осторожно задал ей вопрос: — А почему он боится за… Скорпиуса? Что ему могут сделать? Лили посмотрела на меня долгим выразительным взглядом, как на придурка. — Хью, у него родители — потомственные аристократы. Как думаешь, что ему может сделать отец, если узнает, что сын… спит с мальчиками? Вернее, с одним конкретным мальчиком. — О, — лаконично изрек я. Жутко хотелось спросить что-то вроде: «Так они все-таки спят друг с другом, да?», но я сдержался. Наконец я неловко поднялся с кровати. — Ладно, — извиняющимся тоном проговорил я. — Спасибо. Я никому не скажу. Честно. Лили кивнула. Внезапно мой взгляд упал на листок, торчащий из-под груды подушек. На помятом уголке было написано: «Маршрут следования Ночного Рыцаря». — Что это? — спросил я и кивнул на листок. Лили подняла на меня испуганные глаза и побледнела. — Ничего, — неожиданно тонким и срывающимся голосом ответила она. — Ничего. У меня в голове на секунду возникли какие-то сомненья, но их быстро вытеснили мысли об Але. Я развернулся и на негнущихся ногах вышел из комнаты. *** А сейчас Ал стоит спиной ко мне, без рубашки и в джинсах, которые, черт возьми, сползают у него с задницы. Он поминутно их подтягивает, одновременно пытаясь отвязать письмо от лапы насупленной сипухи. Мне хочется подкрасться к нему незаметно, провести ладонями по обнаженной спине, поцеловать в выпирающие лопатки… — Это от Скорпиуса? — вместо всего этого негромко спрашиваю я, и Ал резко оборачивается, буквально подскакивает на месте: в глазах его испуг. Грудь вздымается и опадает, и я непроизвольно облизываю губы, глядя на нее. — Да, — отвечает он глухо и снова отворачивается. Мне внезапно становится горько — как тогда, еще в самом начале, когда Лили бросила эту неосторожную злую фразу. Моя давняя знакомая — Обида — снова просыпается и разрастается во мне, занимая всю грудную клетку, опутывая сердце и не отпуская его. Оно трепыхается в этих путах, как в силках, и мне становится очень страшно. У меня голове — сплошной туман, я словно пьяный, и как будто со стороны вижу, как шевелятся мои губы, произнося: — Я знаю о вас. Ал снова оборачивается, но уже спокойно. Он смотрит на меня со странной насмешкой в глазах. — Я тоже слышал, как Лили об этом сообщила, — сухо отвечает мне он. — Нет, — качаю головой я, и Обида во мне удовлетворенно урчит. — Я знаю, почему ты боишься, что кто-нибудь узнает о вас. И тут Ал бледнеет. По-настоящему. Я думал, что выражение «Бледен, словно труп» — всего лишь метафора, но теперь знаю, что это не так. Ал действительно похож на покойника. Губы у него становятся чуть синеватого оттенка, словно он очень сильно замерз; щеки, скулы, лоб — все белое, как мел, и только глаза горят. Я даже со своего места вижу, что его зрачки снова заслонили радужку, и теперь кажутся почти полностью черными. Вот именно сейчас я понимаю Лили: мне кажется, что Ал и вправду способен убить. Во всяком случае, взгляд у него убийственный. Цвета Авады Кедавры, как бы глупо это ни звучало. Я хихикаю собственному идиотскому каламбуру и слышу, как громко и неуместно мой смешок звучит в наступившей абсолютной тишине. — Хью… — выдыхает Ал изумленно и зло одновременно, и я думаю, что вот сейчас, прямо сейчас, он кинется на меня с кулаками. Мое сердце бьется в ускоренном ритме, и я жду этого с каким-то странным нетерпением. Но Ал ничего не делает. Он сдувается, словно воздушный шарик, и обессиленно опускается на стул. — Зачем? — спрашивает он тихо и печально. У меня скручивает живот, и я думаю, что прямо сейчас выблюю на пол всю свою душу. — Что — «зачем»? — прерывающимся голосом шепчу я. — Зачем ты хочешь все рассказать? Я снова хихикаю. Если честно, все эти мысли даже не оформились четко у меня в голове, но Ал предугадал их уже в… готовом виде. — Я не буду никому рассказывать, — говорю я и как завороженный смотрю на его напряженные скулы, на сжатые белые губы… Сердце стучит как бешеное, и кровь в висках бьет набатом. Втянув в себя побольше воздуха, я продолжаю: — Только… у меня есть условие. Ал еще сильнее сжимает губы, и они превращаются в тонкую белую нить. — Какое? — цедит он сквозь зубы. — Сн… сначала поцелуй меня, — на выдохе выпаливаю я, еле удержавшись, чтобы не зажмуриться от страха. Ал, кажется, настолько изумлен, что даже не может ничего выговорить. — Поцелуй, — повторяю я — и очень боюсь, что голос мой звучит умоляюще. Он поднимается. Встает со стула и с абсолютно нечитаемым взглядом, словно инфери, приближается ко мне. Страх, словно стальная рука, сжимает мне горло, но я все равно чувствую, как все во мне трепыхается от предвкушения. Это волшебное ощущение. Куда лучше, чем полет на метле или первый поцелуй с девушкой, как говорят многие. Ал подходит ко мне вплотную, и его лицо близко-близко — снова. Я пытаюсь вспомнить, каковы его губы на вкус, но внезапно все мысли из моей головы исчезают, как по щелчку, потому что он меня целует. Слегка прикасается этаким сухим целомудренным поцелуем, потом лижет мою нижнюю губу, и я открываю рот, подаюсь ему навстречу, прижимаюсь всем телом. Ал поводит языком по зубам, деснам и небу; я пытаюсь ему отвечать, кусаю за губу; мои руки сами собой вцепляются в его плечи, и я с удовольствием понимаю, что могу оставить на них синяки. Я могу. Я, а не кто-то другой. Наши языки сплетаются; одна рука Ала сжимает мою ягодицу, вторая — путается в волосах. Я слегка постанываю ему в рот и трусь о него пахом, пытаясь хоть как-то снять напряжение. Внезапно он отстраняется. У меня мороз пробегает по коже, и жгучее разочарование обдает словно ледяной водой. — Твою мать, — шепчет Ал и проводит ладонью по лицу. У меня жуткий стояк, мне почти больно, и я готов скулить и умолять, чтобы мне дали кончить. — Ал… — вырывается у меня полустон-полувсхлип. — Я тебя поцеловал, — говорит он немного испуганным голосом; я вижу, как натянуты его джинсы в области паха. — Я… выполнил условие. Все. Я смотрю на него умоляющим взглядом и вижу: он понимает. Но Ал стремительно выходит, почти выбегает, оставляя меня одного. У меня в голове бьется лишь одна мысль: «Дракклы все дери». Кончить хочется жутко. Я приспускаю штаны и освобождаю член; дрочу себе в рваном, бешеном ритме. Наверху слышится голос Лили. «Ты очень бледный», — говорит она Алу, и моя рука двигается вверх-вниз по члену. Вверх-вниз. «Что-то случилось?» — не отстает Лили, а я дрочу себе и думаю о том, как Ал меня целовал. Твою ма-а-ать… Я кончаю и закусываю губу, чтобы не застонать в голос, и в это время Ал отвечает: «Все в порядке. У нас с Хью — все в порядке». «Все в порядке», — повторяю я про себя и улыбаюсь. О да.
Молодая трава: Глава 4 Воспоминания о последнем поцелуе с Алом наполняют меня триумфом. Где-то на задворках сознания витают мысли о том, что это подло и нечестно, что так нельзя, но мне все равно. И очень хочется большего. Я знаю, что очень глупо, конечно, мечтать о любви или о чем-то подобном; просто… по-моему, право близости к телу — это уже большая степень доверия. Мне очень хочется, чтобы Ал мне доверял. Это не требование взаимности, нет, — всего лишь потребность, которую я просто не в силах преодолеть. Я не хочу больше этих якобы случайных сумасводящих прикосновений. И вынужденных, выпрошенных поцелуев — тоже. Пожалуй, нечто большее — это самое лучшее и правильное определение того, чего мне все-таки хочется. Ала я нахожу в саду. Он сидит под той же яблоней, прислонившись спиной к стволу, читает письмо — по-видимому, то самое, что пришло к нему накануне, — и выглядит до странности умиротворенным. Я стою в нескольких ярдах от него и боюсь сделать хоть шаг. Ал кажется недосягаемым в своих рваных обрезанных джинсах, с загорелой коленкой и закушенной губой. Я люблю его. Почему одна простая мысль может сделать меня и самым счастливым, и самым несчастным человеком на свете одновременно? Разумеется, некоторым это может показаться полнейшим бредом, но я-то так не думаю. Нет, может быть, лет через десять, я и сам буду гадать и изумляться, каким дураком был в свои гребаные шестнадцать, но сейчас-то я точно знаю, что люблю. Вот уже целых пять дней люблю Ала Поттера, и что тут поделаешь? Я делаю шаг вперед. Пожухлая и увядшая от невыносимой жары последних дней трава шуршит под моими босыми ногами, но я не забочусь о том, что Ал может меня услышать — наоборот, я хочу, чтобы он услышал. Чтобы поднял голову, сощурил глаза недоверчиво, сказал бы… А вот что бы он сказал, я не представляю. Ну вот о чем можно говорить после того, что произошло? Даже если я попрошу прощения — он не поверит. И правильно сделает, потому что я совершенно не чувствую себя виноватым; вернее, тем остатком холодного незамутненного разума, который у меня еще сохранился, я понимаю, что виноват и что не стоило этого делать: «так поступать нельзя!», говорит мне моя Совесть, но о ней я пока забываю. На время. Я знаю, что скоро она еще отыграется, но именно сейчас на нее можно забить. Лицо Ала кажется очень счастливым, когда он перечитывает этот затрепанный клочок бумаги. Интересно, он что, дрочил на него? Мысль причиняет странное удовольствие: это словно смесь тягучего желания и острой ревности. Одурманивает. Я стою совсем близко, но Ал по-прежнему меня не замечает. Собраться с духом и что-нибудь сказать — это очень, очень трудно. — Привет, — наконец выговариваю я спустя несколько мгновений, показавшихся мне по меньшей мере часами. Ал поднимает голову и смотрит на меня совсем без удивления. Он вздыхает и в задумчивости кусает губу. Создается впечатление, что он принимает для себя какое-то важное решение. — Послушай, — после недолгого молчания произносит он. — Я готов забыть о том, что произошло вчера. Правда. Не знаю, что на тебя нашло. Но… Хью, ты же не такой. Мы же с детства вместе, с пеленок, драккл все дери… Мы… Когда он произносит эти слова, я усмехаюсь. Неправда, мы не «вместе» с самого детства: я всегда был где-то около них, рядом, поблизости. Может быть, именно поэтому мне так хочется быть с Алом сейчас. То есть да: быть с ним — в буквальном смысле. Я не слышу, что он говорит, просто сажусь рядом и вынимаю из его расслабленных пальцев письмо. Даже не пытаюсь читать — глаза сами вылавливают отдельные слова и фразы: «недавно узнал», «мне так жаль», «очень скучаю», «хороший», «скоро встретимся». «Люблю». Что там говорила Лили? По-моему, их письма стали гораздо смелее. — Что ты делаешь?! — возмущается Ал. Я откладываю письмо в сторону, подальше от себя и от него; мне очень хочется скомкать его и выбросить, а еще лучше — сжечь, но я сдерживаюсь. Судорожно вглядываюсь в лицо Ала: оно бледное и осунувшееся, под глазами тени, скулы заострились. — Ты… похудел, — зачем-то говорю я — сам не знаю, к чему. — Много волновался, — отвечает он глухо. Уголки его тонких губ опускаются вниз. Он выглядит по-настоящему грустным. Я пытаюсь ему улыбнуться своей прежней улыбкой, — когда-то же я умел улыбаться дружелюбно и тепло, верно? — но выходит только мутная усмешка, такая привычная в последнее время. — Я… я тоже, — шепчу совсем тихо; мне кажется, что Ал этого и не услышал даже. Мы молчим. Мне хочется много о чем сказать — вернее, много о чем попросить, — но я просто не могу подобрать нужных слов. А потом решаюсь на правду. В горле першит, как будто речного песка насыпали, и я хриплю, словно на меня напала жуткая ангина: — Я люблю тебя. Выходит жалко и неискренне, но, наверное, вся правда так звучит. Ал смотрит на меня неверяще и как будто обреченно. Из его горла вырывается смешок, похожий на всхлип; он как обычно трет бровь большим пальцем. — Ты не можешь, — наконец произносит он совершенно несчастным и словно чужим голосом. Я вздрагиваю, когда слышу его. — Ты не можешь меня любить. Просто потому, что… Это все гормоны, Хью. Ну, лето, все дела, и я тебя поцеловал тогда… Ты меня не любишь, тебе только кажется… Я утыкаюсь взглядом себе в ноги, и трава под ними сливается в одно размытое зеленое пятно. — Неправда, — резко обрываю его я. Голос меня не слушается. — Неправда. Я тебя люблю. Не знаю, как, но люблю. И хочу тебя. Очень. Я прячу лицо в ладонях, и чувствую, как глаза предательски щиплет от слез. В последний раз я плакал лет восемь назад и никогда не думал, что у меня будет повод сделать это снова. Ал порывается уйти: просто встает, не произнеся больше ни слова, но я хватаю его за руку и держу крепко. — Нет, — говорю я. — Не надо, Ал, пожалуйста. Он оборачивается и смотрит на меня сверху вниз долгим то ли презрительным, то ли жалостливым взглядом. Я сглатываю. — Послушай… — Голос прерывается и противно дрожит, но я все равно продолжаю: — Я не хочу тебя заставлять. Ну, как тогда. Правда не хочу. Нет-нет, постой, — умоляю его я, когда он пытается выдернуть запястье из моей ладони, — я знаю, что это вроде как неправильно и все такое, но можно ты… Я просто очень хочу. Хочу побыть с тобой. Ну… в смысле. Хочу, чтобы было, как у вас с Мал… со Скорпиусом. Пожалуйста, Ал. Сделай так, как ты делаешь со Скорпиусом. По-моему, у меня все-таки вырывается этот жалкий девчачий всхлип — не знаю. Я просто крепко-крепко держу Ала за руку, не позволяя ему вывернуться из моей хватки и уйти, и смотрю ему в глаза. Они темнеют, и я снова чувствую, как подступает страх — такой томительный и сладкий. Он улыбается. Я еще никогда не видел у него такой улыбки — злой, насмешливой… и, кажется, ласковой. Как будто он видит не меня. Как будто в моем веснушатом некрасивом лице он видит другое: бледное, с правильными, чуть заостренными чертами. — Ты правда хочешь, чтобы все было как у нас со Скорпиусом? — его тон непривычно жесткий; он бьет, словно хлыст. Я киваю. Да, Ал. Да. Очень хочу. Пожалуйста. Но что-то мешает мне произнести все это вслух. Он резко дергает меня вверх, и я еле-еле удерживаю равновесие, опираясь на его руку. Внезапно ощущаю рывок в животе — и спустя несколько мгновений мы оказываемся в комнате Ала. Кажется, это была моя первая совместная аппарация — ощущения после нее остаются весьма мерзкие. Он притягивает меня к себе, обхватывает крепко руками за талию и целует. Это почти больно. Зубы кусают и царапают, язык моментально зализывает места укусов; Ал просто не дает мне возможности хоть как-то ответить. Он толкает меня на кровать и наваливается сверху, прижимает своим телом. — Ал… — выдыхаю я то ли испуганно, то ли восторженно. В глазах мутнеет от внезапно нахлынувшего возбуждения. — Ты сам хотел, — говорит он, не давая, впрочем, никакой возможности отказаться и пойти на попятную. Я тихо смеюсь. Мне хорошо. Его руки лихорадочно шарят по моему телу, задирают вверх футболку, судорожно расстегивают брюки и стаскивают их вместе с трусами. Я возбужден так, что любое касание вызывает сладкую боль, и дрожу всем телом. Ал кусает меня в шею, лижет ключицу, проводит ладонью по животу. Одной рукой я глажу его спину, второй зарываюсь в жесткие, как проволока, растрепанные волосы. Ал садится на меня сверху и удерживает за плечи, хотя я даже не пытаюсь вырваться. Он смотрит на меня своими охренительными, почти полностью черными глазами и тихо выдыхает, прикрыв глаза: — Скорпиус. Меня бросает в дрожь, мне почти больно, но я молчу. Если Ал хочет, чтобы на моем месте был Малфой, — пусть. Хорошо даже, что он видит не меня. В моей голове полнейший туман, и я чувствую только чуть шершавые ладони на своих плечах и на груди, горячее дыхание у шеи, восхитительный влажный язык… А потом Ал резким движением разводит мои ноги в стороны и без всякой подготовки просовывает два пальца. Я взвизгиваю, как девчонка; из глаз брызжут слезы, и боль почти непереносимая. Я закусываю кулак и задыхаюсь в беззвучном крике, вскидывая бедра и пытаясь отодвинуться. Услышав мой вопль, Ал отшатывается и смотрит на меня так удивленно, как будто видит в первый раз в жизни. — П-прости, — шепчет он; глаза у него — очень испуганные. — Хью, прости, пожалуйста, я… Хью… Черт, твою мать, что я делаю, твою мать… Мне кажется, что он сам сейчас заплачет. Если я скажу — Ал прекратит. Хочу ли я, чтобы он прекратил?.. Я мотаю головой из стороны в сторону и хриплю: — Нет. Я хочу, — и еще шире раздвигаю ноги в подтверждение своих слов. Несколько долгих секунд я слышу только наше прерывистое дыхание. В комнате душно, и пахнет потом и возбуждением. Окна ничем не завешены, и любой может увидеть то, что происходит в спальне. А затем моего саднящего ануса касается что-то скользкое и прохладное. Ал аккуратно вводит смазанный палец — теперь уже один, — прикрыв глаза и закусив губу от напряжения. Я против воли облегченно выдыхаю: это уже не так больно. Если привыкнуть и принять правильную позу — почти приятно. Я вскидываю бедра и подаюсь навстречу, когда Ал добавляет второй палец. — Хороший, — шепчет он и мягко улыбается. Не знаю, к кому он обращается. К Малфою? Ко мне? Неважно. — Да-а-а, — вырывается у меня слабый стон, и я бесстыдно насаживаюсь на пальцы Ала. А несколько мгновений спустя снова становится больно. Почти нестерпимо. Ал резко дергает меня на себя, и я чувствую головку его влажного и горячего члена в анусе. Он толкается в меня нетерпеливо, одной рукой поглаживая мой напряженный живот, другой — поддерживая под ягодицу. Я обхватываю свой поникший член ладонью и дрочу себе, пытаясь хоть как-то возбудиться снова. Но получается плохо, потому что это — очень, очень больно. Ал входит чуть больше чем наполовину длины и начинает двигаться. Его глаза плотно зажмурены и рот приоткрыт, он еле слышно стонет при каждом толчке, и я подаюсь ему навстречу. Не потому что мне очень приятно, а потому что я хочу увидеть, как он кончит. В меня. Он движется рвано и неровно, иногда целуя меня в шею и шепча на ухо что-то ласковое — я не могу ничего расслышать. В любом случае, я уверен, что эти слова предназначены не мне. Я двигаю рукой вверх-вниз по своему члену, глядя на блестящие от пота плечи и грудь Ала, на его алые губы и густые черные ресницы. Его толчки ускоряются, бедра начинают судорожно дрожать, и через пару секунд я чувствую, как он кончает. И неожиданно сам взрываюсь коротким, но ярким, как вспышка, оргазмом — только от осознания того, что сперма Ала, горячая и вязкая, в моей заднице. Это прекрасно. *** Сквозь мутную пелену вязкой полудремы я ощущаю, как меня осторожно накрывают одеялом. Полуденное жаркое солнце неприятно припекает плечо, и я морщусь от слишком навязчивого луча. Сквозь сон понимаю, что Ал уходит. Ал — уходит. Звенящая тревога просыпается во мне, но я стараюсь задушить ее в зародыше. Все будет хорошо. Нет, правда. Я знаю это: все будет. Хорошо.
Молодая трава: Глава 5 Перекошенное, дикое лицо Ала — первое, что я вижу, когда просыпаюсь. У меня немного болит голова от дневного сна, и очень сильно саднит задница. К тому же, я понимаю, что так и не принял душ, и от меня разит потом, сексом и спермой. Откидываю жуткое душное покрывало, которым я был укрыт, и с удовольствием потягиваюсь. — Что случилось? — лениво спрашиваю я, подавляя зевок, но Ал, кажется, не обращает на меня никакого внимания. Он мечется по комнате, как спятивший бладжер, и у него совершенно сумасшедшие глаза. Одежда, пергаменты, перья, книги — всё это летит во все стороны. Ал даже выдергивает из-под меня простыню и перетряхивает ее; ничего не найдя, он в отчаянии плюхается на кровать. — Ч-что такое?.. — уже куда более обеспокоенно спрашиваю я. Чувствую, что случилось что-то плохое, но моя по обыкновению молчаливая интуиция не желает сообщать мне ничего больше. Ал оборачивается и смотрит на меня абсолютно несчастным взглядом. — Где он? Я нигде не могу его найти… Черт, черт… Где же?.. — на его лице читается отчаяние маленького ребенка, потерявшегося на ярмарке. Сначала я думаю, что он говорит о письме Малфоя. Кладу руку на его напряженное плечо и пытаюсь судорожно объяснить: — Я… я его в саду оставил. У яблони. Ал, оно никуда не пропало… Это письмо… — Письмо у меня, — обрывает меня он резко, и его губы сжимаются. — Я о другом. — О чем?.. — Маршрут. — Ч-что? — я никак не могу взять в толк, о чем он говорит и что вообще происходит. Ал с раздражением поводит плечами, стряхивая мою руку, и резким тоном объясняет: — Маршрут, по которому ходит Ночной Рыцарь. Я недоуменно смотрю на него. — Н-но… он же появляется, стоит только пожелать… — я хорошо помню рассказы родителей и дяди Гарри об этом автобусе. Ал усмехается и трет лицо ладонями. — Если нет острой необходимости — то не появляется. К тому же, он не будет тебя ждать на проселочной дороге. И тут я вспоминаю — словно меня тяжелым мешком по голове ударили. Листок, который изучала Лили и так перепугалась, когда я его заметил; ее облегченный выдох: «Я думала, что это Ал». — Лили… — начинаю я. — Ее нет? — Нет, — качает головой Ал и зарывается пальцами в волосы. — И я думаю, что она украла у меня карту с маршрутом. Специально приходила мириться, чтобы ее взять, а потом сидела тише воды и ниже травы, чтобы я ничего… — он тяжело выдыхает и сжимает ладони в кулаки. — Может быть, она уже в Норе, — слабым голосом говорит он. — А может, и нет. Я торопливо спускаю ноги с кровати и шарю рукой по полу в поисках одежды. Судорожно натягиваю трусы, потом брюки. Мне немного обидно, что Ал ведет себя так, словно ничего не произошло. Словно не с ним я пару часов назад потерял, драккл все дери, свою девственность. Мне хочется сказать ему об этом, накричать и устроить истерику в духе пятнадцатилетней Розы, но я пересиливаю себя и говорю совсем другое: — Наверное, нам надо аппарировать. — Наверное, надо, — соглашается Ал. — Но представляешь, что будет, если мы доберемся до Норы раньше Лили? Я представляю. Все переполошатся, начнется паника, ругань и слезы; сначала накричат на Ала, потом на меня, а потом — на Лили, когда она появится. Если вообще появится, конечно. Последнюю мысль я стараюсь затолкать как можно глубже, потому что она слишком меня пугает. — И что теперь делать? — почему-то шепотом спрашиваю я. Ну же, Ал! Ты же взрослый, умный и сильный; пожалуйста, прими решение… Вот сейчас я и правда чувствую себя маленьким, потому что у меня трясутся руки и скручивает живот от страха. «Что-делать-что-делать-что-делать?» — набатом стучит в голове. Наконец Ал вскакивает с кровати и с закушенной губой снова начинает метаться по комнате. Туда-сюда, как маятник. У меня уже начинает рябить в глазах, когда он останавливается и долго смотрит на меня немигающим стеклянным взглядом. Примерно через минуту он произносит — почти приказывает: — Одевайся. Я стою в одних брюках, и от меня откровенно воняет. — Мне нужно принять душ. Я весь потный… Ал, словно предчувствуя дальнейшее объяснение причины, по которой я вспотел, обрывает меня на полуслове и резко произносит: — Нет времени. Давай быстрее. И я подчиняюсь: торопливо натягиваю футболку, обуваю кроссовки, приглаживаю ладонью растрепавшиеся волосы. Мимоходом замечаю в зеркале свое отражение: рыжий, бледный, худой, сутулый и несчастный. Ал берет меня за руку. Даже от такого простого прикосновения меня бросает в жар, и я чувствую, как сладкая дрожь проходит по позвоночнику, а потом мы аппарируем. *** Место, куда Ал нас аппарирует, совершенно мне незнакомо. Равнина, полностью покрытая высокой, по пояс, травой, и только вдалеке виднеются поля, засеянные пшеницей. Я пытаюсь всмотреться вдаль, чтобы разглядеть хоть какие-то признаки жилья, но получается плохо. — О черт… — выдыхает Ал. Я оборачиваюсь к нему и замираю, в испуге распахнув глаза. Правое предплечье у него сильно кровоточит, а лицо — бледное, как мел. — Черт, — снова повторяет он. — Я, кажется, расщепился… Т-твою мать… Сердце у меня замирает и уходит в пятки. Вопрос «Что делать?» буквально висит перед глазами огненными буквами, и я снова почти готов заплакать. — Где мы? — каким-то тоненьким девчачьим голоском спрашиваю я, снова оглядываясь вокруг. Чувствую, как руки мелко подрагивают. — Слава Мерлину, не сильно далеко, — задумчиво отзывается Ал. Он после каждой фразы шипит от боли. — Здесь поблизости есть ферма, где бабушка всегда покупала мясо и молоко, а оттуда уже и до Норы добираться недолго. Ал произносит это очень уверенным тоном, и я чувствую, как страх немного отпускает, и судорожно сглатываю. И только потом понимаю, что Ал… может просто не дойти до дома. — Т-ты… ты как? — испуганно спрашиваю я, глядя на кровь, насквозь пропитавшую белую футболку. — Может, попробовать залечить?.. — В порядке, — отвечает Ал и болезненно морщится — видимо, это у него выходит против воли. — К тому же, я не знаю никакого подходящего заклинания, кроме как для штопки носков, — он испускает какой-то болезненный, нервный смешок. — Пошли. И мы идем. Ал шагает чуть впереди, пытаясь пальцами зажать рану и изредка останавливаясь передохнуть на пару минут. Кровь тоненькими струйками стекает у него по локтю, а потом по запястью, и выглядит это по-настоящему жутко. Мне хочется что-то сказать ему, как-нибудь подбодрить, но я понимаю, что все мои слова будут лишними. Может быть, они даже покажутся ему лживыми и неискренними. Я не знаю, что обо мне теперь думает Ал, но явно ничего хорошего. Солнце нещадно печет в голову, и спустя где-то час пути я начинаю думать, что сейчас просто упаду. К тому же, тяжелое молчание угнетает и действует на нервы. Иногда я ловлю себя на мысли, что неплохо было бы завопить, или сказать что-нибудь неожиданное, или… В общем, сделать хоть что-нибудь, чтобы вспороть эту вязкую тишину. Когда Ал в очередной раз останавливается, чтобы закатать рукав и краем футболки отереть стекающую кровь, я все-таки решаюсь. Осторожно беру его за запястье — так, чтобы он мог освободиться, если захочет, — и тихо зову по имени. Он кидает на меня чуть удивленный и как будто сочувственный взгляд и, кажется, понимает все правильно. А потом начинает говорить; слова льются из него потоком: — Прости меня, — торопливо произносит он, и его кадык судорожно дергается. — Я правда не хотел. Не хотел… — он пытается найти нужные слова, сжимая и разжимая кулаки; струйки крови от этого становятся больше. — …не хотел так грубо, так жестко, я вообще ничего этого не хотел. Мерлин, я даже не думал, что все это может обернуться вот так, когда в самый первый раз тебя поцеловал! Я был обижен и взбешен — и поэтому… А сегодня… Я не знаю, что на меня нашло. — Я держу его за руку, мы шагаем нога в ногу, и у меня снова отчего-то щиплет в носу. — Когда ты сказал про Скорпиуса… Я очень разозлился. Я ведь… люблю его, да. Сильно. И эти твои слова, любовь твоя дурацкая… ну как так можно? Я же не видел его черт знает сколько времени и соскучился жутко… А тут ты. Прости меня, пожалуйста, Хью, — наконец выдыхает он и прикрывает глаза. Не знаю, как у него, а у меня под веками жжет. Я мотаю головой, как будто хочу выкинуть из нее все-все мысли. — Ты… — негромко произношу я. — Когда ты… в общем, сегодня ты шептал его имя. Не мое. Не знаю, зачем я это сказал: может быть, чтобы выплеснуть наконец скопившуюся внутри горечь, а может быть, чтобы Алу стало легче… Чтобы он хоть как-то уверился в мысли, что не изменял своему Малфою. — Прости, — отзывается он глухо, а через несколько секунд — пять ударов сердца, я считал, — добавляет, словно оправдываясь: — Я люблю его. — А я — тебя, — отвечаю я с каким-то непонятным упрямством — к чему оно сейчас? — и тру глаза тыльной стороной ладони. На ней остается слегка влажный след. — Это пройдет, — почти ласково отвечает мне Ал и мимолетным движением треплет по волосам — как ребенка. Именно сейчас я очень хорошо понимаю, что два года — это все-таки очень большая разница. Иногда целая пропасть. Дорога стелется под ногами, ровная и сухая. Теперь я уже помню эти места: когда-то давно мы все вместе — с нами, кажется, еще Роксана была, — шли следом за бабушкой к ферме; я уже не могу вспомнить, зачем именно, но ее прямая спина и яркие рыжие волосы служили нам маяком. Крыша фермы уже виднеется вдалеке, и мое сердце наполняется смутной радостью. — Уже совсем близко? — тихо спрашиваю я, нарушив вновь воцарившееся молчание. — Уже совсем близко, — отвечает мне Ал, глядя вдаль. Он уже почти не останавливается, хотя его предплечье по-прежнему кровоточит; видимо, тоже хочет поскорее попасть домой. Как странно, думаю я, мы все считаем Нору своим домом, хотя и выросли в разных семьях. Мне становится грустно и немного стыдно. Не знаю, за что именно. В последнее время я совершил слишком много поступков, за которые мне должно быть стыдно, так что я принимаю это как должное. Когда до Норы остается около полумили, мы почти бежим. Ал не жалеет своего поврежденного предплечья; от наших ног поднимаются небольшие столбы пыли. «Еще чуть-чуть — и дома» — эта мысль наполняет нас обоих звенящей радостью. Показавшуюся калитку мы встречаем широкими улыбками на лицах. Мы оба — пропахшие потом, пылью и усталостью, но такие счастливые, что нам не страшны никакие крики родителей. Во дворе тихо. В тени деревьев стоит широкий и длинный стол; на нем ни крошки. Двери дома плотно закрыты. Горе здесь — молчаливый сторож. Мы с Алом молча переглядываемся. Он ступает на вечно скрипящий порог — сколько я себя помню, все говорили, что его надо немедленно подлатать, но ни одна доска в нем даже сейчас не прогнулась, — и осторожно толкает дверь. Она поддается, и мы входим. Ал делает первый шаг, и тут же взгляды всех сидящих в комнате устремляются на нас. Я сразу же замечаю тетю Джинни: она очень бледная, с большими несчастными глазами и побелевшими губами. У ее ног сидит Лили и держит ладонь матери в своей руке; кузина плачет. Мои родители стоят у окна, обнявшись; у них в глазах — такое облегчение, что трудно передать. Даже Роза смотрит на меня с радостью. — Я же говорила, что они все-таки придут, — улыбаясь сквозь слезы, произносит Лили, и тут же начинается шум и гвалт: все кидаются к нам, обнимают, целуют. Тетя Джинни замечает окровавленное предплечье Ала, и они с мамой сразу же принимают его в оборот — окружают плотным коконом женской заботы и ласки. Но Ал их как будто бы не замечает. Он смотрит совсем на другого человека — тот стоит в углу комнаты, словно чужой; да он и есть здесь чужой, в общем-то. — Скорпиус, — выдыхает Ал, и я впервые слышу, чтобы его голос звучал настолько счастливо. Малфой — а может, и правда Скорпиус? — тут же кидается к нему, и тетя с Джинни с мамой, как ни странно, отступают, давая им возможность обняться. Белая рубашка Скорпиуса моментально пропитывается кровью Ала, но он, похоже, и не замечает этого. На какое-то мгновение меня пронзает мысль, что, может быть, у меня есть шанс, что я прямо сейчас могу подойти к Малфою и рассказать ему обо всем (он поверит!): о наших с Алом поцелуях, о том, что произошло сегодня — если честно, я даже мысленно не могу назвать это «сексом». Но его глаза прикованы к лицу Ала, и они по-настоящему светятся. Может, именно это называют счастьем? Я им завидую. Это не белая зависть, нет, — чернее некуда, на самом деле. Ал прячет лицо у него на плече и трется носом о шею; я вижу, как Скорпиус украдкой целует его в висок. Они что-то шепчут друг другу и тихо смеются. До меня долетают обрывки фраз: «…как только узнал», «сразу же аппарировал», «написал тебе», «так волновался». И — еле слышное: «Очень тебя люблю». Мое сердце бьется где-то в горле, и я готов заплакать — от обиды и досады, от того, что мне больно. Но у Ала такое счастливое лицо, как будто… как будто он после долгих скитаний наконец попал домой. И я понимаю, что некто Хьюго Уизли для него — те самые опостылевшие чужие земли. Ну, глупое, конечно, сравнение, но это так. Я чуть поворачиваю голову и замечаю, что Лили смотрит на меня со смутным беспокойством и сочувствием в глазах. Я улыбаюсь ей краешком губ. Кажется, они и правда любят друг друга. Это хорошо. fin
lady_jane: Честно пыталась проникнуться сочувствием к Хьюго, но так и не прониклась. Лили, похоже,вся пошла в Джинни) В целом история хорошая, но не захватила. 9/2
alvarya: Начало тяжелое очень, но текст как-то сразу включил в себя. И болезненное влечение Хью остро прочувствовала. Именно это и покорило. Такой силы ощущение не давало поверить, что он сможет смириться с тем, что Ал не будет с ним. Но он смог. Стиль у соперника мне понравился больше, но все же 10/1 http://www.diary.ru/~alvarya/
noel*: Читала через силу, текст не понравился. Совсем не поняла обоснуй. Ала, Лили и Хью не пускают на похороны Молли? Почему? Или я что-то не так поняла? Текст объективно неплох. Автор хорошо владеет словом и неплохо рисует образы. Очень редко кому получается описать третьего в любовном треугольнике, чтобы было и противно от его действий, и жалко его, и счастья ему с кем-нибудь из влюбленной пары не хотелось, и не возникало ощущение картонности персонажа. За "живого" Хьюго большое спасибо :) Меня не "торкнуло", но это исключительно мое мнение. 7/2
мышь-м.: В принципе, понравилось, как написано - но сразу же с первых строк и до конца я недоумевала: а почему, собственно, шестнадцатилетним подросткам нельзя быть на похоронах? Да ещё и несколько дней - там была фраза, что "дни проходят", они сколько там вообще одни, без взрослых - неделю, две? Что такое там делают на похоронах остальные, из-за чего "все переполошатся, начнется паника, ругань и слезы; сначала накричат на Ала, потом на меня, а потом — на Лили", если они туда явятся? Извиняюсь, некромантией, что ли, занимаются, бабушку из мёртвых поднимают, а "маленьким" при этом быть нельзя?)) И что, за эти дни ни разу мать не может детей навестить (обе матери)? В общем, я изо всех сил пыталась представить такие обстоятельства, чтобы было вот прямо-таки необходимо таких взрослых детей держать подальше от похорон - даже оставить одних на несколько дней - но так у меня и не получилось. То есть обоснуй завязки как бы изначально для меня отсутствует. А уж в конце, когда на похоронах Молли Уизли - или там, я не знаю, судя по хронологии, уже многодневные поминки, 9 дней или 40 уже)) - оказывается Скорпиус Малфой (при том, что как-то по тексту незаметно было, что он дружит и общается ещё с кем-то из Поттеров-Уизли, кроме Ала), да ещё они начинают потом на глазах у всех чуть ли не целоваться... Вроде как они типа скрывали свои отношения, нет? Или только от Малфоев-старших? Но из всего прочитанного раньше как раз создалось впечатление, что там оба семейства не в восторге, и Ал ни в коем случае не хочет афишировать их отношения со Скорпиусом... Короче, логики в событиях мне не хватило. Что касается чувств, в принципе, уже лучше. Только Хьюго уж слишком рассудительный)) Вот эту фразу - "Нет, может быть, лет через десять, я и сам буду гадать и изумляться, каким дураком был в свои гребаные шестнадцать" - по-моему, может написать только человек, который смотрит на свои шестнадцать через те самые десять или даже больше))) Мой личный опыт и опыт общения с другими тинейджерами делает эту мысль Хьюго весьма сомнительной)) Всеобщая истерика в начале показалась натянутой( Лили, по-моему, несколько ходульная в своих крайних степенях реакции на всё, не живой персонаж, а просто вспомогательный образ неуравновешенной девочки-подростка. И несколько раз расползавшиеся на всю радужку зрачки Ала наводили мысль о приёме наркотиков, извините)) Впечатления по горячим следам, оценки позже))
Toriya: *Выдохнула* "Буйство глаз и половодье чувств" (с) И скорпиал! Спасибо! 10/1
мышь-м.: 7/2
Tiana: 8/2
Молодая трава: lady_jane alvarya Tiana большое спасибо :) мышь-м. возможно, вы правы, и ситуация действительно не слишком правдоподобна, но бывают же такие родители которые действительно не повозволяют своим детям смотреть на умерших людей? и нет, Поттеры подозревали об отношениях Скорпиуса с Алом, а против были только Малфои) ну и насчет Хью я не согласна; автор сам не так давно вышел из описываемого возраста, так что... в любом случае, спасибо за оценку Toriya вам - особое грнад-мерси автор сам любит скорпиал нежно и трепетно))
aaivan: Ох. Я прониклась. Да, мне показалось, что причина многодневного отсутствия родителей как-то притянута слегка, и их присутствие нисколько не помешало бы главной интриге. Но, в конце-концов, это не столь важно. а чувства описаны замечательно. Хьюго стоит перед глазами, как живой, и мне жалко его, ну вот до слез жалко. И Альбус, такой влюбленный, и жестокий к третьему лишнему, как все влюбленные, но сам себя ловящий на этой жестокости и ужасающийся ей, любящий Хью, как брат. ИМХО, очень сильно и убедительно выписан весь этот клубок эмоций. И Лили, в той мере, в какой нужна была для сюжета, ИМХО, вполне убедительна. Спасибо автору за фик. И очень хочется визуального воплощения. Может предполагается внеконкурсный арт к фику, а?
мышь-м.: Молодая трава пишет: но бывают же такие родители которые действительно не повозволяют своим детям смотреть на умерших людей? - Я абсолютно с вами согласна, бывают - и у Гарри, после его жутковатого детского опыта в этом плане, как раз мог случиться такой вот приступ гиперопёки к своим вполне уже подросшим детям. Но похороны на второй-третий день бывают, похоронили бабушку - и всё, нет в доме того самого умершего, на которого детям смотреть не позволяют. А у вас так описано, как будто там дни и дни прошли)) Ну, может быть, это ощущения Хью - что это время тянется и тянется, что в эти пустые по внешним событиям пару-тройку дней происходит у него внутри слишком много касающихся только его событий... Но всё равно, странно( А про появление Скорпиуса в доме Уизли - я именно имела в виду, что совершенно неверибелен сам факт свободного его появления, да ещё в такой трагический для семьи момент - памятуя об отношениях этих двух семейств, Уизли и Малофев. В голове только один вариант событий - не первый день пьющий Джордж даёт "наглому щенку" в морду) Тут уж как бы не относились папа-мама Поттеры к гомосексуализму сына, а извечный антагонизм "ласок" и "хорьков" учитывать надо)) Да ещё Скорпиус появляется один, без Ала, и тогда, когда он неизвестно где - судя по всему, родители догадались, что они с Хью где-то разыскивают Лили (ага, и при этом сами не кинулись их искать, хотя там несколько часов уже прошло! Тоже удивило....). Пытаясь поставить себя на место взрослых представителей семьи Поттер-Уизли, при всей моей терпимости, я, наверное, встретила бы такого вот приятеля сына неласково в такой ситуации... Может быть, в первом комментарии не очень понятно вышло, но вообще мне у вас Хьюго понравился, показался вполне живым (живее, чем Ал и Лили)) Только вот один момент, насчёт той фразы, показался сомнительным - но вообще я прониклась его ощущениями и размышлениями) Просто днём как-то на первый план негативные впечатления вышли, а теперь и позитивные захотелось отметить) И стиль не показался тяжёлым, как выше писали комментаторы, наоборот - очень легко читалось) С трудом выбрала, какой фик поставить на первое место - так как оба примерно одинаково впечатлили. Но вот тут момент с обоснуем сильно подкачал, поэтому, увы...(((
Becky Thatcher: Охренительно! 10/1
Margaret111: 7/2 http://www.hogwartsnet.ru/mfanf/member.php?l=0&id=30923
tash: 9\2
tash: http://www.diary.ru/member/?1412583
Silverina: 8/2 http://newmoon.diary.ru
nataljaolenec: 8/2
Молодая трава: aaivan о, большое спасибо за такие слова, мне безумно приятно! Хью - да, его жалко, и даже не потому, что он третий лишний, а потому... потому что ему пришлось совершать такие поступки. знаете, герои - они вообще непредсказуемые такие персонажи, и редко знаешь, что они выкинут, и, в общем, я безумно, просто нереально рада, что они оказались живыми :) и что вам понравилось. еще раз спасибо и арт будет, обязательно! :) мышь-м. действие фика растягивается в неделю, и вообще да - вы правы, сейчас я, задним числом, понимаю, что можно было написать по-другому... но что сделано - то сделано, верно?)) и по поводу Скорпиуса (блин, мне жутко стыдно, что читателям приходится что-то объяснять ). он прибыл в Нору, как только получил письмо Ала - собственно, он, как и вы, полагал, что ему (в смысле, Алу) там самое место))) ну и ктому же, я полагаю, что он довольно частый гость в доме Поттеров, да и в доме Молли и Артура Уизли довольно часто бывал, так что у клана Уизли-Поттеров к нему вполне лояльное отношение)) мне кажется, что сам Скорпиус напрасно боится своего отца - он бы в любом случае принял сына, - но наши предубеждения всегда нам мешают. за комплименты Хью и стилю - спасибо, мне приятно :) мне вообще очень приятно, что вы оказались таким вдумчивым и придирчивым читателем, это о многомо заставляет задуматься - в хорошем смысле этого слова, конечно же) в общем, спасибо вам :) Becky Thatcher Margaret111 tash Silverina nataljaolenec спасибо за оценки и внимание тексту
blast manor: Текст не плох, отдельные моменты очень тронули, но сама история оставила после себя какое-то смятое впечатление. Ала не поняла(( Это история не о юношеской любви, а о скуке, несдержанности и о глупых необдуманных поступках. Скорпиал на заднем плане совсем не согрел(( 10/2
Mila Badger: 9/2
Души Романтиков: 8/2 http://pay.diary.ru/member/?1439841
Toma: Очень странный обоснуй всего. Бабушку, судя по всему, "провожают" с чувством, прямо скажем, не по-английски, а по-русски: 40 дней. К тому же я очень сомневаюсь в адекватности Поттеров, не позволяющих детям попрощаться с любимой бабушкой. 7/2
Shellar: 7/2 http://www.diary.ru/member/?545604
irk-fiona: 9/1 http://irk-fiona.livejournal.com
Nairi_nai: 10/2 http://www.diary.ru/member/?1324167/
Rosamond: 9/1 http://www.diary.ru/member/?1313652
полная версия страницы